Перевод с литовского Натальи Корниловой
Перекрестки каждый день. С одними по пути, с другими – нет. Каждый день встаешь и не знаешь, куда сегодня свернешь. Тишина внутри разговаривает. А ширь вокруг так манит. Но, к сожалению, нельзя жить шесть жизней сразу. Нужно выбирать. Только с кем же по пути?
Анна тоже так живет. На перепутье. Своем. Других. Соседей. И Йонаса Карулиса. Одни решения она принимает сама, другие обязана принимать. Ведь не сам по себе человек наслаждается солнцем на этой земле. И облака принадлежат не только тебе. Как бы ни хотели в обратном убедить псевдопсихологические книги, прочитанные по вечерам, но по утрам сложив пальцы кольцом, чтобы было похоже на дырку в бублике, можно поразмышлять. Одна ладонь, два пальца – и вот тебе соединение, достойное окна, через которое можно смотреть, лишь рамки здесь. Твои рамки. Мир от этого не сузился. Решение смотреть на мир таким образом ее – Анны.
И однажды утром, на восходе солнца, тишина внутри звенела. Скрипочкой. Все струны дрожали. Нам по пути?
Но это была лишь пила. Йонас интенсивно пилил под окнами дрова. С самого утра! Это его утро началось значительно раньше, нежели у других. То вперед, то назад двигалась рука Йонаса, державшая ручку пилы, а ветка дерева, не выдержав поцелуя металла, поддавалась, поддавалась, пока, наконец, не поддалась окончательно. Упала. Обхватив сложенную охапку, Йонас медленно пошел в избу.По щеке Анны бежала слеза. Было так больно. Подушечкам пальцев. И дрожь.
А срез в течение дня только уменьшался. Ветер разметал опилки. Пустота. Это его выбор, который был болезненным для нее. Упершийся в ладони взгляд застыл у округлой рамки. Тишина лучше музыки. Только не скрипка.
И все равно весь день липа корнями черпала воду для ветвей, пила столь нужную для жизни влагу. Ради бытия. Без Йонаса. Как Анна и жила.
Йонас совал дрова в печь. Подталкивал. Пламя лизало его грубые руки, но дома все равно было холодно. Избушку обнял черный туман. Вращался без ветра. В кресле – качалке сидела старуха – мать. Кивала седой головой, груз лет ежеминутно все сильнее давил плечи. И расправленный толстый шерстяной платок тепла не давал. Сырость в холоде заставляла зябнуть. Старость. Тишина металась в огне, не находила себе места. Задыхалась.
– Теплее?
– Теплее.
По щеке бежала слеза. У него. Одиночество сжимало сердце. Взглядом изучая потолок, подумал, может, нам по пути?
А их ребенок уже давно молчал. Было так холодно, что однажды утром просто застыла смиренная улыбка. Перестал плакать. Той единственной ночью, позволив и ему и ей уснуть после долгой замученной болезнями повседневности. Мир разломался на части на восходе солнца. И никакие сны надежды больше Йонаса не посещали. Ради белее светлого бытия. Он только каждое утро растапливал печь. Каждое утро на восходе солнца все совал и совал дрова до тех пор, пока жгучая боль не позволяла, наконец, расслабиться – становилось теплее.
Старая Карулене молодую больше не видела. С ветрами ушла. Куда? С ветрами, подтвердила еще раз старая Карулене. А Йонас, Йонас – одинокий, хотя в нем находится весь мир, правда, расколовшийся.
– Теплее?
– Теплее.
Серое небо продырявилось. Зальет боль. И тишину.
Желто – зелено – фиолетово – красный зонт улыбается небесам. Это Анна шла домой. Капельки украдкой сбегали по плащу вниз. А она спешила. Остановиться отдохнуть. Так теперь называются тренировки йоги. Среди плит текла вода. Слушая, Анна успокаивалась. Только память пробуждали утренние звуки. Может, нам по пути?
Две слезы скатились сегодня. Болело бытие. И одно семя могло бы прорваться, если бы могло, если бы могло … Но пустыня давно лишь один песок. И тропы морщинок зябнут. Тихие свидетели тоски.
АРХИВ ЖУРНАЛА
Комментарии закрыты.