Маша
«Liebe Erika, – Маша вглядывалась в полустертые строки письма, – …не считай меня сентиментальным, но эта щепотка песка в конверте, почти такого же, как на прекрасной косе, с которой теперь благодаря тебе у меня столько связано, а также моя фотография скажут тебе больше, чем я могу написать…» Маша бережно вытащила из полуистлевшего конверта фотографию бравого юноши в летней форме африканского контингента роммелевской армии периода 1940 – 1943 годов. Потом она долго рылась в интернете, стараясь откопать как можно больше информации о группировке Роммеля в далекой Северной Африке, следы которой неожиданно привели в уютный город на балтийском взморье, где она, Маша, недавняя выпускница столичного вуза, работает всего несколько месяцев в музейном фонде, не переставая удивляться тому, чем ее, историка по образованию, так щедро одаривала судьба.
Уроженка вильнюсского края, из семьи интеллигентов литовско – польского происхождения, она обожала Вильнюс, исходила его вдоль и поперек, знала его непростую историю, любила старый город с его Острой Брамой, башней Гедиминаса, кафедральным собором, уютными студенческими кафешками и старым университетом, который еще помнит Стефана Батория и старше, чем знаменитый московский коллега, куда ей посчастливилось съездить по студенческому обмену. Если бы не ее замужество, неизвестно, оказалась ли бы она здесь, у моря, куда обычно приезжала летом и жила у тети в Паланге. Муж, клайпедчанин, нашел себе работу в порту, и она, как «декабристка», отправилась следом, оставив любимых мамусю и татусю, а также вольную студенческую жизнь, променяв их на нечто, что до конца ею еще не осознавалось, хотя это нечто уже вторглось в ее жизнь, заняв там существенное место.
Город обрушился на нее сразу старыми и стилизованными под старые мостовыми, фахверком, которого в Литве больше нигде не было, уютным двориком искусств и пассажем Фридриха. Здесь оживали страницы прочитанного ею Таториса, она и ее суженый часами бродили по городу, выискивая следы того, о чем автор рассказал в своей ставшей хрестоматийной книге. Влюбленные целовались у бывших прусских ворот на Малунининку, прятались от дождя в галерее старой кирхи, нынешней православной церкви у парка скульптур, и слушали по воскресеньям карильон на Лепу у старой неоготической почты, а потом бежали в свое маленькое уютное гнездышко, которое для них сняли его родители в старом доме рядом с Анике. Отсюда и ему и ей до работы было недалеко: он каждое утро отправлялся в порт, она в музей.
Цокая каблучками по старым плитам, она пыталась представить себе, кто и когда еще ходил здесь, зная наизусть все сложные повороты истории этого города, проявившиеся в его застройке, архитектуре и даже в менталитете людей, здесь живущих…
Итак, Эрика Берг, дочь немки – уроженки Мемельленда и видного коммерсанта англо – саксонского происхождения, предки которого поселились здесь в середине 19 века. Семья, судя по данным городского архива, многое сделала для города и его жителей. Среди их пятерых дочерей Эрика – самая младшая, вероятно, любимица, по обычаю, «паграндукас» – последыш, поэтому , вероятно, и на роман с младшим офицером вермахта смотрели сквозь пальцы, мол, ребенок увлекся, почему бы и нет!
«…Твои родители – очень хорошие люди. Надеюсь, все это скоро закончится, и я смогу просить твоей руки, моя дорогая!» – было написано в письме.
Маша невольно улыбнулась. Кастовость при заключении брака иногда аукалась даже сегодня, а уж тогда, в те годы…
Ей нравилось, что, по крайней мере, ее родители и родители мужа таковыми не являлись. Студенческое увлечение быстро переросло в серьезные отношения, а свадьбу, которой молодым так не хотелось, пришлось все – таки делать по всем канонам. Тем более в Вильнюсе, где ее многочисленная польская родня хотела пышной церковной церемонии, а его родителям, практически атеистам из приморья, пришлось согласиться со всем, лишь бы первые шаги молодой пары в браке были в унисон. Марии же и ее супругу хотелось уехать на экзотический остров и никого и ничего не видеть… Но… Зато теперь они только вдвоем! Его родители почти не вмешиваются в жизнь молодых, они созваниваются по выходным и на праздники, мило и вежливо общаются, но старшие не ворошат быт молодых, предоставляя им возможность жить достаточно независимо. Муж же огорошивает ее подарками: то утром она находит розу в постели, а он уже ушел на работу, то затаскивает ее в джаз – клуб, зная, что она обожает старый классический джаз, то вдруг приготовит невиданное блюдо, готовка – его хобби! Она же вот уже несколько недель сидит с этими письмами, которые так неожиданно свалились на них в этот юбилейный год.
Да, год был действительно сложный. Сам факт тысячелетия – событие из ряда вон выходящее, а уж юбилей страны, сплошь исторически состоящей, как лоскутное одеяло, из множества территорий, воссоединенных в единое целое, тем более. Стихийно возникшие вопреки всеобщей европейской глобализации националистические тенденции привели к тяготению к своим пракорням. Даже жямайты свою википедию создали, а возведенные в городе один за другим исторические памятники – всадник в сквере у «Меридиана» и арка со словами поэтессы «Мы – один народ, одна земля, единая Литва» – только подогрели этот интерес к проблеме, ибо Большая и Малая Литва, а также прилегающие к ним территории, были ни что иное, как некогда существовавшие части Восточной Пруссии и Речи Посполитой, а также великой самодержавной России. При этом нет – нет, да и вспоминалось на романтической волне «Саюдиса», что границы некогда Великого Княжества Литовского простирались до Черного моря. А после воссоединения двух Германий в народе забурлила молва, что Мемель – Клайпеда и Кенигсберг – Калининград отойдут к немцам. Тогда, после советского периода, для кого –то это было в радость: заживем, наконец! Кто –то рассказывал анекдоты, мол немецкие солдаты входят в избу, кричат: «Яйки! Шпик! Млеко!» Бабка ждет, что ее расстреляют, а они ей: «Бери!» На самом же деле это привело к активному развитию нацменьшинств (демократия!), объединенно – разрозненному росту национального самосознания, в Вильнюсском крае – к интенсивному налаживанию отношений с Польшей, в Мемельском – с Германией (СП, повышение интереса к немецкому языку, туризм), вплоть до отдаленных прогнозов, что некий поляк станет в ближайшем будущем президентом Литвы. Кроме того, вспомнили, что некогда прусский король после эпидемии чумы, унесщей тысячи и тысячи жизней, пригласил населить его опустевший край выходцам из нынешней Австрии и Швейцарии, и сразу нашлись потомки таковых на территории Калининградской области и здесь. А в переходный период после победы Антанты в первой мировой войне здесь несколько лет были французские войска до определения статуса этой территории. Их пребывание закончилось восстанием, подготовленным из Большой Литвы, тогда ограничивавшейся лишь Каунасским уездом, однако культурные связи имеют место быть, да и язык изучают в школах города.
Маша привстала, подощла к окну. Из ее кабинета, находящегося «на крыше» музейного здания, старый город был, как на ладони. Она всегда подходила сюда, к этому окну, когда приходилось долго сидеть с бумагами у компьютера. Больше всего в такие минуты ей хотелось научиться профессионально фотографировать или рисовать. Ее темами были бы крыши этого города, старые улочки и переулки, набережная реки, переправа, взморье. Она и ее муж совсем недавно здесь, а ей казалось, что она вросла во все это, настолько близко и трепетно воспринималось то, с чем приходилось сталкиваться каждый день.
Иоганн
Иногда он и сам не понимал, как и зачем вляпался во все это. Под «всем этим» он подразумевал и отца, его на этот шаг сподвигнувшего, и фюрера, которого он, как и все мальчишки его возраста, боготворил, и эту чертову африканскую кампанию, в которую «по блату» его засунул кузен отца, обещая начинающему офицеру быструю и успешную карьеру. В их семье все были военными, а Бисмарк с его франко – прусскими войнами был чуть ли не идеалом политика и военного стратега, поэтому не понимать, что новый идол Адольф Гитлер поступает вопреки наказам Бисмарка – не вести войны на два фронта – он не мог. Присоединение Мемеля, ввод войск во Францию, перспективы английской кампании, а там, того и гляди, большая война с Россией – для этого нужны были ресурсы. Именно поэтому он, Иоганн, и его командир Роммель бегают сейчас по пескам северной Африки. Причем ситуация похожа на патовую. Даже письма отправить нельзя. Связь поганая. На фоне общей гнетущей ситуации только его неожиданный отпуск перед переводом в Африку казался радужным событием. Старый Мемель и Эрика – вот то, что радовало Иоганна и помогало выживать. Наскоро набросав пару строк в походный дневник, он спрятал его в сумку и сладостно вытянулся на матрасе…Эрика…
Вот они переходят биржевой мост, вот сворачивают и идут вдоль набережной в сторону драматического театра. Они всегда после всех прогулок возвращаются к Анике. Хрупкая и тоненькая, Эрика напоминает Анике. Только она не застывшая статуя, а открытая книга, она без умолку рассказывает про отца и мать, про родственников, про семейные праздники, про городские традиции. В кофейне на площади они пьют кофе со сливками. А потом он провожает девушку до ее дома. Родителей он видел только издалека, они его тоже, но в дом пока его никто приглашать не спешит. Отрадно, что Эрике не запретили общаться с приезжим офицером. Значит, восприняли увлечение дочери всерьез. Эрика…
Отъезд
Дверь в кабинет отца была приоткрыта. Довольно строго воспитанная Эрика и не подумала бы подслушивать, но разговор шел на повышенных тонах, поэтому невольно можно было вычленить каждое слово.
– Война – прибыльное дело, – звучал голос постоянного партнера отца по бизнесу и частого гостя в их доме господина Пауля.
– Я не хочу пачкать свои руки! Баста! – кричал отец. – Ты знаешь, чем все это может кончиться!
Ее обычно сдержанный отец кричал – это было ново для Эрики. Впрочем, как и многое стало вдруг другим в ее родном городе.
Еще совсем недавно она ходила в гимназию для девочек по улице президента Сметоны, сейчас эта улица стала улицей Адольфа Гитлера. Уютный город заполнили военные. Она больше не каталась на трамвае с подругами, не ездила с Кэт на пленэры на косу, отец запретил ей общаться с «богемной» подружкой. После отъезда Иоганна, с которым они общались почти месяц, Эрика загрустила. Кроме того, от него не было писем, хотя он обещал регулярно присылать корреспонденцию, а через год обязательно приехать вновь.
Выросшая среди сестер в пуританской семье, обученная с детства вести хозяйство, варить варенье, шить, вязать, вышивать, она должна была поститься, регулярно ходить в церковь, кроме того, она умела прилично играть на рояле и свободно говорила по – немецки, по – английски и по – литовски. Берги растили дочерей – будущих жен и матерей, семейные ценности для них были превыше всего. После последних перемен и во избежание нежелательных и опасных контактов в эти неспокойные дни единственным семейным развлечением в городе для их семьи были концерты органной музыки в бывшей гимназии Эрики, которые проходили в великолепном зале с витражами. Отец, как почетный гражданин города, всегда получал именные приглашения, и они всем семейством отправлялись туда, заранее предвкушая то неописуемо – возвышенное, сходное с молитвой чувство, которое навевала обычно музыка Генделя и Баха.
Случайное знакомство с Иоганном превратило жизнь Эрики в праздник. Однажды спрыгнув с трамвайной подножки, она подвернула каблучок. Прихрамывая, она пошла по тротуару. Офицер, который спустился вслед за ней, извинился, догнал ее, взял ее под руку и предложил довести до дома. Так они и познакомились.
Ему, выросшему далеко от берегов Балтики, было все ново и интересно. Эрика показывала ему свой Мемель, который знала только она, и который не сразу мог увидеть и распознать приезжий. Она любила здание старой почты, туда они приходили просто постоять и поглазеть вокруг. Гуляя по улицам старого Мемеля, она рассказывала о том, что в здании ратуши жила когда то королева Луиза, которая по почтовому тракту приехала сюда из Кенигсберга, спасаясь от наполеоновской армии. На старом кладбище за ее гимназией у нее были любимые укромные уголки, где на старых плитах значились имена канувших в лету горожан. О них и их делах Эрика могла рассказывать часами. Иногда они подолгу простаивали на набережной, наблюдая за причаливающими кораблями. Его она познакомила с Кэти и ее друзьями. В мансарде у подруги, родители которой были профессиональными художниками, по четвергам собирались художники и поэты. Было весело! Оказалось, что Иоганн боготворил запрещенного Гейне, немного рисовал, причем его карандашные наброски – портреты, сделанные мгновенно, передавали необычайное сходство с оригиналом.
Один из таких рисунков – портретов Эрика хранила у себя в комнате в ящике письменного стола, так же, как и их общую фотографию, которую они сделали в городском ателье в центре города незадолго до отъезда Иоганна.
«Отъезд» – это слово зловеще звучит уже который день в их доме. Отец продал фирму господину Паулю. Мать и старшие сестры собирают вещи. Дом полон коробок, ящиков, чемоданов. Эрика одна слоняется без дела из угла в угол. «Бросить все, бежать, почему? – проносилось у нее в голове. – Военные военными, но война где –то далеко. А как же ее адрес, ее переписка? Да, отец боится за них за всех. В Англию к дальним родственникам отца они уже выехать не могут, есть какая –то родня у матери в Дрездене и в Лейпциге. Кроме того, там хорошие старые университеты, » – Эрика поняла, что хочет учиться. «Может, пока все непонятно, это самый лучший выход из положения – учеба», – успокаивала себя она.
Комментарии закрыты.